Дождливое лето 61 года

Одним из стимулов, который использовали наши учителя с целью заставить одиннадцатилетних шалопаев хорошо учиться, было обещание отправить летом отличников на отдых к Черному морю, в Артек или Лазаревское. Четвертый класс я закончил на все пятерки и мечтал, что вот-вот мне достанется именно такая награда. Но, увы, народная мудрость, сообщавшая, что обещанного три года ждут, оказалась права. Путевок в Артек было очень мало и их дали отличникам, родители которых уезжали в очередной отпуск. Мы же прожили на Чукотке только год, и до отпуска оставалось еще долгих два. Мне не досталось даже путевки в лагерь, расположенный в Сеймчане. Пришлось моим родителям устраивать меня в дневной пионерлагерь, который размещался в профилактории рудника. Купили две путевки на вторую и третью смены – июльскую и августовскую. 

Весь июнь наша неорганизованная братва проболталась между берегом бухты и футбольным полем, где почти круглосуточно гоняли ободранный об каменистую поверхность поля мячик. После того, как южный ветер оторвал от берега лед, все занялись рыбной ловлей на удочку. Забравшись на оставшийся у самого берега припой, ловили на мелкоте сайку, бычков и навагу. Лучше всего клевала навага. Глубина воды у края припоя была небольшая, а вода чистая и прозрачная. Поэтому было можно наблюдать, как эти рыбешки, открыв свой большой рот, дружно кидались на опускающуюся в воду красную тряпочку, кое-как прицепленную к крючку. Готовить что-нибудь из бычков наши родители не любили, а вот навага пользовалась популярностью, и мы старались ловить только ее, выбрасывая обратно в море иногда попадающихся бычков. 

Наконец наступил долгожданный месяц июль, и я отправился на организованный отдых. На ночь участники лагеря должны были уходить домой, а вот для послеобеденного сна, который, по мнению врача лагеря, полагался для детей нашего возраста, выделили комнату с кроватями. Мне досталась кровать, стоящая посредине комнаты у стены. Эта кровать и сыграла со мной злую шутку, в результате которой события этого лета так запомнились. Но об этом чуть позже.

Вид из космоса на современное состояние поселка. В нижней части домов практически уже не осталось. На месте лагерных бараков и старого клуба, размещавшихся около края обрыва, пятна строительного мусора. Двухэтажный дом, где мы жили, еще стоит на месте

Одним из мероприятий, которое проводил пионерлагерь, был «поход на Кекуры». Приятели, бывшие в первой смене, с восторгом описывали эту поездку в район Апапельхино, где неподалеку от казарм погранотряда были поставлены несколько армейских палаток для временного размещения участников похода. А вот уже из этого временного лагеря и совершались выходы к выступам скал, которые украшали ближние к погранотряду сопки. Особенно ярко в этих рассказах описывалась встреча с медведем, которого им удалось увидеть в горах, недалеко от кекур.

Дней через семь после начала нашей смены к профилакторию подъехал грузовой автомобиль с крытым брезентом кузовом. Туда погрузили постельные принадлежности, ящики с консервами и макаронами, банками с компотом, тушенкой и сгущенкой. Потом туда же уселся наш отряд и машина, подпрыгивая на выбоинах дороги, поехала в сторону Певека. Через пару часов, переправившись через речку около взлетной полосы аэропорта в Апапельхино, мы добрались до нашего летнего лагеря. Моросил дождик, с бухты дул холодный ветер, но нам все было нипочем! Пришлось пионервожатым уже на следующий день после приезда вести отряд к кекурам. Потом был организован шефский концерт для пограничников, во время которого наши девочки пели и плясали, а солдаты играли на аккордеоне и гитаре.

У основания одного из останцев

Погода все ухудшалась. Палатки промокли и потекли. Вначале мы пытались согреться и просушиться у печки, сделанной из половины бочки, но дров было мало, угля в лагере не было совсем, а солярки, которую в количестве двух бочек выделили нам пограничники, хватило ненадолго. Пришлось до окончания «похода» устраивать нас на временное жительство в теплую казарму пограничников. Там мы обсохли, попробовали солдатской каши и, валяясь на кроватях, посмотрели фильм «Девчата», который прямо в казарме показала передвижная установка, приехавшая из Певека. К концу недели пришла знакомая машина с крытым кузовом, которая и отвезла нас домой на Валькумей.

А на следующий день после возвращения я пожелтел. Врач профилактория, к которой я обратился с жалобой на изменение цвета мочи, почему-то долго рассматривала… мои глаза. Наконец, она уверенно поставила диагноз: «Желтуха». Срочно вызвали санитарный автомобиль и отправили меня в инфекционное отделение районной больницы. Назначили процедуры и диетическое питание. Детей с желтухой в инфекционке было мало. Поэтому мне там выделили отдельную комнату. Жить одному, фактически запертому в четырех стенах, было скучно. Кроме «желтушников» в соседнем отделении лежали бедолаги с диагнозом «дизентерия». Однажды, возвращаясь после обеда в свою «камеру», я увидел среди соседей знакомое по Балею лицо. Это была Люда Валуева, которая училась в балейской школе №1 на два класса старше. Оказалось, что ее родители приехали из Балея на недавно открывшийся прииск Комсомольский. Школа там еще только создавалась, и родители решили устроить Люду в певекский интернат. Для того, что бы туда устроиться ей пришлось сдавать разные анализы. В результате было обнаружено, что она является «бациллоносителем» по дизентерии. И, хотя внешних проявлений этой вредной болезни у моей балейской знакомой не было, ее тут же изолировали от окружающих и отправили на излечение. Так Люда попала в нашу грустную, заразную для остальной части населения Чукотки, кампанию.

Родители меня навещали часто, приносили банки с любимым китайским грушевым компотом и, считавшийся полезным, томатный сок. Это позже, когда я, работая в Бийске, в 1977 году снова оказался пациентом инфекционного отделения, выяснилось, что именно этот сок особенно вреден для печени, и при диагнозе «гепатит» его употреблять не рекомендуют. Но тогда, в 1961 году, мы этого не знали. 

Сок был разлит в трехлитровые стеклянные банки и запечатан металлическими крышками. Компот находился в запаянных стальных банках, покрытых изнутри оловом. У меня был с собой небольшой перочинный ножик, который я использовал для открывания консервных банок еще во время похода. Лезвие у него было тупое и не годилось даже для заточки карандашей, но, чтобы открыть банку с компотом или пробить в крышке банки с соком два отверстия для его извлечения, этого ножика было достаточно.

Однажды родители принесли сразу две банки сока. Одну я вскрыл, а вторую поставил на подоконник. Это было моей ошибкой, в результате которой я последовательно лишился вначале этой банки с соком, а потом и ножика.

Сок в банке, простоявшей на солнышке около горячей батареи, забродил и банка взорвалась. В момент взрыва меня в комнате не было. Когда я вернулся, последствия этого события меня восхитили. Все стены комнаты, недавно побеленные, и моя постель были покрыты кроваво-красными разводьями. Вокруг кровати, стоящей прямо у окна, валялись мелкие и крупные куски стекла от банки и разбитого окна. Я позвал нянечку, которая, охая и ахая, привела дежурного врача. Меня отругали и, после недолгого обсуждения, куда бы меня переселить на время мелкого ремонта комнаты, отправили в палату для взрослых. Из всего имущества, которое хранилось в моей прикроватной тумбочке, удалось забрать только перочинный ножик и книжку Майн Рида, которую я взял в больничной библиотеке.

Мест в палате для взрослых было мало, все они уже были заняты, и мне выделили кровать, стоявшую в углу небольшого коридора недалеко от входа в палату. У противоположной стенки стояла еще одна кровать, на которой лежал какой-то интеллигентного вида мужик лет сорока на вид. Мы с ним быстро познакомились и вечером долго болтали про всякую всячину. 

Во время разговора с родителями через больничное окошко

На следующий день он сказал, что вчера приходила его жена и ему пора возвращаться домой. Я не обратил на это внимания, хотя никаких посетителей, с которыми мы обычно подолгу разговаривали через форточку, я не видал. Когда нас пригласили на обед, он отказался. Вернувшись в наш закуток после обеда, я увидел странную картину. Сосед, раскрыв мой тупой перочинник, старательно ковырял его лезвием в запястье своей левой руки. Это ему удавалось плохо, но кровь уже была видна. Увидев меня, сосед попросил ему помочь и покрепче прижать кисть руки. На вопрос, что он делает, объяснил, что достает занозу, которая попала прямо в вену. 

Без всякой задней мысли я попытался ему помочь, изо всех сил прижимая руку к тумбочке. Но что-то не получалось и я отправился в палату просить о помощи взрослых. Когда я объяснил, что за «мероприятие» происходит в нашем тихом углу, больные дружно кинулись туда, и, вместе с прибежавшими врачами, быстро скрутили моего соседа и перевязали ему места порезов на руках. Потом вызвали главного врача, который дал команду переселить соседа в отдельную палату отделения для нервнобольных. Мне объяснили, что сосед просто сошел с ума. Никакой жены к нему прийти не могло, так как она умерла несколько месяцев назад. Перочинный ножик в качестве вещественного доказательства забрал пришедший по вызову милиционер, который составил протокол, задав мне, как и другим участникам этого события, несколько вопросов. 

Мама у единственного на всю Чукотку певекского фонтана

Через 21 день, отлежав в инфекционке всю третью смену, я был признан выздоровевшим и отправлен домой на Валькумей. Среди рекомендаций был запрет на полгода заниматься физкультурой, что меня не очень обрадовало. Назначенная на это же время диета - «пятый стол», заставила меня загрустить еще больше – постные манная или гречневая каши мне страшно надоели в больнице. Хотелось чего-нибудь соленого или жареного. Но это было строго запрещено. Дома рассказали, что инфекционным гепатитом, который мы именовали просто «желтухой», я, скорее всего, заразился, когда после обеда отдыхал в профилактории, лежа на кровати. В первую смену на этой кровати спала девочка, которая тоже заболела гепатитом. 

Лето кончалось. Пора было идти в школу.